Федор Николаевич Глинка
— стихотворец и публицист, брат Сергея Николаевича Глинки., родился в селе Сутоках, Духовщинского уезда Смоленской губ., 8 июня 1786 г., как значится в метрических книгах духовной консистории.Ф. Н. с самого своего рождения был довольно слабым и болезненным ребенком и еще в раннем детстве успел переболеть всеми детскими недугами. Особенно много мучений пришлось перенести ребенку из-за разнообразных сыпей, покрывавших порой его детское тело сплошною корою. Желудочные болезни и постоянные кровотечения еще более ослабляли организм Ф. Н.; в семье его считали поэтому обреченным на смерть, и никто не ожидал, что этому чахлому и хрупкому ребенку суждено прожить почти целое столетие. Получив начальное домашнее воспитание, Ф. Н. поступил в 1796 г. в 1-й кадетский корпус. В корпусе же развилось у него пламенное воображение. Хотя в своих воспоминаниях Ф. Н. и говорит, что его воображение было "усмирено изучением математики и перешло в рассуждение", но в действительности точные науки кадетского курса не привлекали к себе симпатий молодого Г.; вместо них он отдавал предпочтение литературным занятиям и в особенности поэзии. В то время 1-й кадетский корпус благодаря попечениям гр. Ангальта считался одним из лучших учебных заведений, откуда действительно вышли многие из замечательных деятелей. В нем было свежо предание блестящего века Екатерины II, и поэтому юному Г. было не трудно проникнуться горячей любовью к родному слову и литературе. Наконец, пребывание в кадетском корпусе отразилось и еще на одной стороне душевной деятельности Ф. H., а именно на развитии и укреплении в нем религиозности, которая впоследствии, на склоне лет его жизни, перешла даже в мистицизм. Особенно сильно было влияние на Ф. Н. его законоучителя, впоследствии С.-Петербургского митрополита Михаила, который между прочим так сильно действовал на душу своих слушателей, что кадеты того выпуска, к которому принадлежал и Г., по окончании корпуса дали друг другу клятву оставаться всегда людьми честными. Окончив кадетский корпус в 1802 г., Ф. Н. был выпущен из него прапорщиком в Апшеронский пехотный полк. В 1805 г., будучи назначен адъютантом к ген. Милорадовичу, командовавшему отдельной бригадой, Г. принял участие в кампании против французов и сражался под Аустерлицом. По окончании войны, он вышел 11 сентября 1806 г. в отставку по болезни и удалился в свою родовую деревню в Смоленской губ. Походная обстановка действительно мало соответствовала его слабому здоровью, хотя он довольно мужественно и даже сравнительно легко переносил бессонные ночи, усталость, голод и холод, неизбежные во время походов. На родине местное дворянство в следующем же году, когда Россия снова стала готовиться к борьбе с Францией, избрало его сотенным начальником народного ополчения (30 января 1807 г.). Это назначение, однако, не отвлекло Ф. Н. от его заветной мечты посвятить свои силы служению родной литературе, и он в следующем же году дебютировал как отдельными изданиями, так и на страницах "Русского Вестника", который как раз в это время начал издавать его брат Сергей Николаевич; первым произведением Ф. Н. Глинки были "Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии с подробным описанием похода Россиян против французов в 1805 и 1806 годах", вышедшие в 1808 г. "Письма" сразу же обратили на себя внимание русской читающей публики, так как автор обнаружил недюжинную наблюдательность и умение живо и картинно передавать разнообразные эпизоды походной жизни и боевых дел. К этому же времени относится и начало поэтического творчества Г. Некоторые из его стихотворений встречаются уже на страницах "Писем", другие же помещались поэтом в "Русском Вестнике" и др. изданиях, а позднее вошли в состав изданных им стихотворных сборников: "Опыты священной поэзии" и "Духовные стихотворения". Уже в этих первых пробах пера можно ясно усмотреть, что религиозные настроения и мысли господствовали в творчестве Глинки, позднее же они достигли еще большего развития. В 1810—1811 гг. Ф. Н. предпринимал довольно продолжительные путешествия по Смоленской и Тверской губерниям, побывал также в Киеве и совершил плавание по Волге. Путешествия эти познакомили его с природой и народным бытом различных местностей России. Результатом этих поездок явились его "Письма к другу", содержащие в себе замечания, мысли и рассуждения о разных предметах, историческая повесть "Зиновий Богдан Хмельницкий, или освобожденная Малороссия" и стихотворение "Мечтания на берегах Волги". Война 1812 года на время прервала литературную деятельность Ф. Н. и заставила его снова променять перо писателя на военную шпагу. Как раз в тот момент, когда армия Наполеона стала приближаться к Смоленской губ., Г. получил письмо от графа Милорадовича из Калуги, где этот генерал в то время собирал войска, с вызовом на службу. Сохранившиеся у Ф. Н. еще от прежней кампании прекрасные отношения к Милорадовичу, который искренно полюбил молодого офицера и сохранил эту привязанность к нему до самого конца своей жизни, позволили Г. и по возвращении на военную службу снова занять прежнюю должность адъютанта при графе. Оставив свое имение Сутоки на произвол судьбы, Ф. Н. присоединился к отступавшей русской армии сперва в качестве волонтера и дошел вместе с ней до Тарутина; вскоре он был зачислен офицером в свой прежний пехотный Апшеронский полк и, будучи назначен адъютантом к Милорадовичу, совершил вместе с ним, уже в чине поручика, заграничный поход, участвуя во всех главных сражениях с неприятелем. За военные заслуги Ф. Н. был награжден в 1812 г. орденом св. Владимира 4 ст. и золотою шпагой за храбрость, и в 1813 г. орденом св. Анны 2 ст. и прусским "за заслуги". Кроме того, он получил баденский орден, а от прусского короля — драгоценный перстень. В 1816 г. Г. был переведен в Измайловский полк и назначен состоять при гвардейском штабе. В 1819 г. он, уже в чине полковника, был прикомандирован для особых поручений к Петербургскому военному генерал-губернатору графу Милорадовичу, временно заведовал его канцелярией и, по словам послужного списка, "с ведения и по повелению Государя Императора употребляем был для производства исследований по предметам, заключающим в себе важность и тайну". Кроме того, также по Высочайшему повелению, Г. был одно время старшим членом в особой следственной комиссии. Ему же было поручено составление свода некоторых узаконений по уголовной части. Наконец, на него возложено было наблюдение за столичными богоугодными заведениями и тюрьмами. Эта последняя деятельность была для Г. особенно тягостна, благодаря свойствам его характера. "Я так впечатлителен, говорит он сам про себя, что не мог сносить ничьего страдания и страдал не менее самого страждущего". Между прочим, М. М. Сперанский, с которым Г. был достаточно близок в то время, пытался было доказать ему неуместность подобной впечатлительности, говоря, что "на погосте всех не оплачешь!" Но Г. никак не мог помириться с этой суровой пословицей.
В 1822 г. Ф. Н. подал прошение о перечислении его из гвардии в армию, и это перечисление тогда же состоялось с сохранением жалованья и прочего содержания по чину полковника. Его служебная карьера продолжала идти довольно гладко до самой кончины Александра І, который, видимо, благоволил к поэту, не оставлял без внимания его дарований и трудов и неоднократно поощрял его значительными денежными наградами. Обстоятельства изменились лишь со вступлением на престол Николая І.
Одновременно со служебной деятельностью шли и литературные занятия Г. Войны Отечественная и за освобождение Европы дали материал для новых выпусков "Писем русского офицера", которые пользовались еще большим успехом, чем первые. Простота изложения вместе с величием событий, им описываемых, сделали Г. очень популярным писателем. "Письма эти, говорит Я. В. Путята, по появлении своем имели блистательный успех; они с жадностью читались во всех слоях общества, во всех концах России. Красноречивое повествование о свежих еще, столь сильно волновавших событиях, живые яркие картины, смело набросанные в минуту впечатлений, восторженная любовь ко всему родному, отечественному и к военной славе, все в них пленяло современников. Я помню с каким восторгом наше, тогда молодое, поколение повторяло начальные строки письма от 29 августа 1812 г.: "Застонала земля и пробудила спавших на ней воинов. Дрогнули поля, но сердца покойны были. Так началось беспримерное сражение Бородинское"... Эта деятельность быстро выдвинула Ф. Н. как в кругу военной интеллигенции, так и в среде тогдашних литераторов. Среди молодых офицеров в то время сильно проявлялась жажда к просвещению и умственным занятиям; при гвардейском штабе была основана ими библиотека и собиравшиеся в ней офицеры составили "Общество военных людей при гвардейском штабе под руководством начальника оного". На торжественном собрании этого общества Ф. Н. произнес речь (позднее напечатанную им) "О необходимости деятельной жизни, ученых упражнений и чтения книг". Он же редактировал издававшийся этим Обществом в 1817—1819 гг. "Военный Журнал" (вышло всего 28 №№); им же составлена и самая программа журнала: "Краткое начертание Военного Журнала". В 1816 г. Г. вместе с будущими декабристами Пестелем, Муравьевыми-Апостолами, Трубецким, Н. Муравьевым и др. слушал курс политической экономии на квартире у проф. Германа, для чего была сделана складчина. Приблизительно в это же время (1816 г.) Ф. Н. вступил в члены Общества соревнователей просвещения и благотворения, переименованного потом в "Вольное общество любителей российской словесности", которое избрало его вскоре своим вице-председателем, а затем и председателем. Членами этого Общества были Жуковский, Батюшков, Крылов, Грибоедов, Пушкин, Дельвиг, Бестужев, Рылеев. Одновременно с этим Г. принимал также деятельное участие и в журнале этого Общества "Соревнователь просвещения и благотворения" (1817—1825), доходы с которого предназначались на выдачу пособий нуждающимся писателям и художникам. 26 февраля 1816 г. Г. был избран действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете.
К этому же периоду жизни Г. относится большинство его продуманных и лучших произведений. В это именно время написаны были его "Опыты аллегорий, или иносказательных описаний, в стихах и прозе" (вышли в свет в 1826 г.), в которых поэт вывел в иносказательной форме ряд высоких истин, стараясь достигнуть того, чтобы "заманчивость загадки соединена была с пользою поучительности". Наряду с "Опытами аллегорий" необходимо поставить и его "Опыты священной поэзии" (1826), первоначально появлявшиеся частями в разных изданиях. Они обнаруживают в авторе своеобразный поэтический талант воссоздания в стихотворной форме библейских мотивов и образов. Его подражания псалмам, переложение в стихотворной форме отдельных отрывков из ветхозаветных пророков, молитвы и песнопения отличаются часто глубоким чувством и величием образов. Отдельные стихотворения из этого цикла священной поэзии сохранили свою живость и свежесть еще и теперь. К числу таких следует, например, отнести "Плач пленных иудеев", с вошедшими в поговорку стихами: "рабы, влачащие оковы, высоких песней не поют"; в этом произведении простота и выразительность языка поэта местами не уступает величию библейской речи. Но наибольшую популярность из поэтических творений приобрели не его аллегории и не его опыты священной поэзии, а более скромное по содержанию его стихотворение "Тройка", написанное им в 1824 году. Переложенное на музыку, оно и до сих пор не позволяет забыть даровитого поэта благодаря своим звучным, известным всей грамотной и даже безграмотной России строфам:
"Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Гудит уныло под дугой..."
Поэтическая деятельность уже почти с первых же шагов поставила Г. в центре тогдашней общественной жизни; она сблизила его с кругом тогдашних литераторов, большинство из которых ценило в молодом поэте его искренность, отзывчивость к чужому горю и преданность интересам литературы. Было немало случаев за долгую жизнь Ф. Н., когда он благодаря своему влиянию и связям оказывал своим собратьям весьма ценные услуги. Так, напр., по свидетельству Я. Толстого, который называет Глинку в одном их своих посланий "защитником страждущих, ревнителем правды чистой", Ф. Н. много посодействовал освобождению И. Сибирякова; по этому поводу упомянутый автор обратился к Г. со следующими словами благодарности:
"Ходатайством своим с несчастного поэта
Сложилась тяжка цепь, свободу он познал, —
Ты с равной ревностью темницы посещал;
Подобно Говарду, там поглощал оковы..."
Другой, гораздо более ценной услугой, оказанной Ф. Н. русской литературе, было его заступничество за А. С. Пушкина, с которым он сошелся вскоре после выхода последнего из лицея. Когда в 1820 г. молодой Пушкин навлек на себя гнев Александра І не только за некоторые собственные неосторожные стихи, но и за ряд других, приписываемых ему стоустою молвой, Ф. H., состоявший при Милорадовиче, бывшем тогда Петербургским генерал-губернатором, посоветовал поэту откровенно объясниться с гр. Милорадовичем, и сам замолвил за него слово своему начальнику. Пушкин последовал этому совету, и действительно показания Милорадовича в связи с заступничеством других лиц утишили грозу, и дело ограничилось для поэта лишь ссылкой на службу в южную Россию. Тогда, почти вслед за его отъездом из С.-Петербурга Ф. Н. поместил в 38-й кн. "Сына Отечества" за 1820 г. свое послание к опальному поэту, кончавшееся следующим бодрым четверостишием:
"Судьбы и времени седого
Не бойся, молодой певец!
Следы исчезнут поколений,
Но жив талант, бессмертен гений".
Этот теплый привет Г., дошедший к Пушкину на берега Черного моря, глубоко тронул его впечатлительную и признательную душу, и он откликнулся известным стихотворением "Ф. Н. Глинке" ("Когда средь оргий жизни шумной меня постигнул остракизм"), в котором называл Ф. Н. "великодушным гражданином" и писал ему:
Пускай мне дружба изменила,
Как изменила мне любовь,
В моем изгнанье позабуду
Несправедливость их обид;
Оне ничтожны, — если буду
Тобой оправдан, Аристид!..
Относясь с уважением и любовью к Г. как к человеку, Пушкин, впрочем, не высоко ценил его литературное дарование, называл (в 1817 г.) "довольно плоским певцом" и посвятил ему не только вышеуказанное "послание", но написал на него эпиграмму: "Наш друг Фита (Глаголь)", в которой называет его "кутейником в эполетах", "дьячком", "ижицей в поэтах", и поместил его в свое "Собрание насекомых": "Вот Глинка Божия коровка" (1828 г.). Однако, посылая эпиграмму кн. Вяземскому, Пушкин писал ему: "не выдавай меня, милый, не показывай этого никому: Фита бо друг сердца моего, муж благ, незлобив, удаляйся от всякия скверны". Впоследствии, когда сам Г. очутился в ссылке, Пушкин в свою очередь хлопотал об улучшении его участи.
К этому времени относится также масонская деятельность Г. 18 сентября 1815 г. основана была в Петербурге под главенством верховной ложи "Астреи" масонская ложа" Избранного Михаила". Это была ложа по преимуществу интеллигенции; в ней собирались люди науки и искусств, речи шли о философии, об оккультных науках, о поднятии любви к русской словесности, русскому языку, о воздействии на подрастающее поколение и на темные массы путем насаждения школ, о необходимости широкого благотворения. Великим мастером этой ложи был гр. Ф. П. Толстой, в числе членов ее насчитывались многие из соратников Ф. Н. Глинки по перу, как, напр.: Н. И. Греч, К. И. Арсеньев, В. К. Кюхельбекер и др.; сам Г., поступивший в эту ложу почти тотчас же после ее основания, в 1815 г. избран был оратором, в 1817—1818 гг. состоял первым надзирателем ложи, а 24 июня 1818 г. был утвержден и введен в ответственную должность наместного мастера (т. е. помощника управляющего ложей и заместителя его). 10 июня 1821 г. он был переизбран на эту же должность. Ф. Н. состоял также членом Великой ложи Астреи и был в ней представителем от ложи Избранного Михаила. Такое доверие, оказанное молодому масону его сотоварищами по ложе, может быть объяснено исключительно энергией, с какою Г. взялся за работу на новом поприще. Действительно, почти с момента зачисления в адепты масонства он целиком отдался пропаганде взглядов и идей этого движения в литературе, как в области ему наиболее доступной. Он принимал участие и деятельно сотрудничал в большинстве сборников и других изданий, предпринимавшихся в то время обществами "вольных русских каменщиков". Свои мистически-гуманные масонские идеи Г. пропагандировал в своих "Песнях". Между прочим, по некоторым догадкам именно ему приписывается составление известного масонского "Гимна Торжествующих". Значительная часть стихотворений, посвященных масонству, была издана им отдельной книжкой под общим заглавием "Единому от всех".
В сотрудничестве с гр. Ф. П. Толстым Г. горячо принялся за устройство в России школ по методу взаимного обучения; результатом их работ было появление в 1819 г. Петербургского общества учреждения училищ по методу взаимного обучения Бэля и Ланкастера; лица, входившие в состав этого общества, были масоны и занимали в нем должности соответственно с положением их в ложе Избранного Михаила; Г. был товарищем председателя.
Если участие Глинки в масонском ордене, не преследовавшем в то время никаких политических целей, а ограничивавшемся почти исключительно делами благотворения, можно объяснить заложенными в поэте еще на ученической скамье стремлениями к добру и врожденной жаждой истины, то прикосновенность его к первым тайным организациям, основанным будущими декабристами, следует считать доказательством того, что Глинке не были чужды определенные политические и общественные идеалы и стремления.
Когда в конце 1816 г. основан был "Союз спасения или истинных и верных сынов отечества", Г. один из первых примкнул к нему, будучи введен в него Н. М. Новиковым, с которым он познакомился в 1816 г. в ложе Избранного Михаила. Новиков указал Г. на то, что "в масонстве только теория, а что есть другое общество избранных молодых людей, которые положили, образуя себя, действовать в своих кругах по своим силам и возможностям". В 1818 г. первое тайное общество распалось, но вместо него возник "Союз благоденствия", в котором видную роль стал играть Г. По словам "Записки о тайных обществах в России", составленной в 1821 г., он вместе с Н. И. Тургеневым и фон дер Бригеном стоял во главе Петербургского отдела Союза. На его квартире бывали собрания членов, и между прочим происходило то заседание Коренной Думы Союза, на котором в январе 1820 г. обсуждался вопрос об образе правления в России. Автор вышеупомянутой "Записки" называет Глинку в числе 7 лиц, на которых должно быть обращено внимание правительства: "Слабый человек сей, — говорит он, — которому некоторые успехи в словесности и еще более лесть совершенно вскружили голову, который помешался на том, чтоб быть членом всех видимых и невидимых обществ, втирается во все знатные дома, рыскает по всем видным людям, заводит связи, где только можно; для придания себе важности, рассказывает каждому за тайну, что узнал по должности или по слабости начальника; посещает все открываемые курсы; посылает во все журналы статьи, из коих многие не весьма внимательно рассмотрены цензурой; и как в разговорах, так и на письме, кстати и не кстати, прилепляет политику, которой вовсе не постигает, но блеском выражений и заимствованными мыслями слепит неопытных". В той же "Записке" находим указание, что Г. был основателем одного из трех "вольных" обществ, которые "своею деятельностью по литературе, художествам и т. д. могли бы способствовать достижению цели "Коренной Управы" Союза Благоденствия; они существовали недолго и разрушились с уничтожением Союза. Сам Г. однако отрицал существование такого общества. Недавно, однако, открыто существование Общества 19-го года XIX века, ставившего своей задачей распространение политических идей и знаний; главным инициатором его был Н. И. Тургенев, а в числе членов находим Ф. Н. Глинку. Есть известия о том, что Г. принимал участие и в обществе "Зеленой лампы", членом которого был и Пушкин, но деятельность этого общества еще мало выяснена. По показанию С. M. Семенова, чиновник канцелярии Петербургского генерал-губернатора Перетц, принятый Г. в 1819 или 1820 г. в тайное общество (сам Г. это отрицал), предполагал при участии Г., Семенова и Кутузова основать независимое от Союза Благоденствия общество, целью которого, по словам Перетца, было введение конституции, а средством — распространение всеобщего неудовольствия путем оглашения несправедливости и ошибок правительства.
В январе 1821 г. Г. ездил в Москву на известный съезд членов Союза Благоденствия; на нем решено было закрыть Союз, сделавшийся известным правительству, о чем имел сведения сам Г. по своей службе при Милорадовиче. После формального закрытия Союза две его главные ветви продолжали существовать самостоятельно в виде Северного и Южного тайных обществ. Об отношении к ним Г. не сохранилось определенных сведений: в то время как И. И. Пущин в своих записках указывает Г. в числе лиц, ежедневно собиравшихся в начале декабря 1825 г. в квартире Рылеева, другие заявляют, что он, после того как тайное общество стало явно склоняться к осуществлению заговора, оставил своих товарищей, не разделяя их взглядов.
Через две недели после декабрьского бунта Г. был арестован и 30 декабря допрошен генералом Левашовым, а затем и самим Государем. Ему удалось оправдаться, и по Высочайшему повелению он был освобожден от всякой ответственности. Вскоре, однако, показания других декабристов привели к тому, что 15 февраля 1826 г. Г. был вытребован в следственную комиссию о декабристах и 11 марта заключен в крепость (в Петровскую куртину), где и просидел 13 недель. Второе показание сделано было им 7 апреля. Выдержки из показаний Г. от 15 февраля и 7 апреля приведены в статье Н. Ф. Дубровина "После Отечественной войны" ("Русская Старина" 1904 г. март, 488—515).
В своих показаниях Г. так излагал свою политическую веру: "Я представляю себе Россию, как некую могучую жену, спокойно, вопреки всего почиющую. В головах у ней, вместо подушки — Кавказ, ногами плещет в Балтийское море, правая рука закинута на хребет Урала, а левая, простертая за Вислу, грозит перстом Европе. Я знаю, я уверен, что превращать древнее течение вещей есть то же, что совать персты в мельничное колесо: персты отлетят, а колесо все идет своим ходом. Вот моя политическая вера!" Противник насилия, он только желал блага России и цветущего ее положения, и находил, "что благополучна та страна, где тюрьмы пусты, житницы полны, доктора ходят пешком, а хлебники верхами; где на ступенях храмов Божиих толпится народ, а крыльца судилищ заросли травою". Г. собирал сведения о жертвах тогдашних наших русских порядков, как это видно из оставшихся после него бумаг. В них сохранилась также написанная им для себя программа обязанностей его, как члена тайного общества: "Порицать: 1) А-ва (т. е. Аракчеева) и Долгорукова; 2) военные поселения; 3) рабство и палки; 4) леность вельмож; 5) слепую доверенность к правителям канцелярий...; 6) жестокость и неосмотрительность уголовной палаты; 7) крайнюю небрежность полиции при первоначальных следствиях. Желать: открытых судов и вольной цензуры. Хвалить: Ланкастерскую школу и заведение для бедных у Плавил. (Плавильщикова)". Придерживаясь такой программы в образе своих действий, члены тайного общества, по мнению Г., достигли для пользы общей и правительства того, что "многие взяточники обличены, люди бескорыстные восхвалены, многие невинно утесненные получили защиту, многие выпущены из тюрем". Г., по его словам, был убежден, что истинная цель тайного общества заключается в благотворении, улучшении нравственности, обнаружении злоупотреблений, и старался всеми силами содействовать обществу в этом отношении. Конечно, при оценке показаний Г. необходимо принять во внимание, что он должен был защитить себя от обвинения в сочувствии к преступным замыслам декабристов, но, с другой стороны, вся его литературная деятельность показывает, что он и не мог сочувствовать их конечным целям. "Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному Высочайше учрежденною 17 декабря 1825 г. следственною комиссиею" сообщает следующие сведения о показаниях против Г. его товарищей по обществу и о его возражениях: "С 1821 г. отстал и не принадлежал к возникшим потом тайным обществам. По словам Пестеля, в квартире Г. в 1820 г. было совещание коренных членов Союза Благоденствия, где после рассуждения о формах правлений все приняли республиканское; один Г. сначала говорил в пользу монархического правления и предлагал Елизавету Алексеевну. Г., отрицая сие показание и на очных ставках с Пестелем, утвердил то, что многие из членов так называемого политического отделения, слушая курсы наук, по удобности квартиры его, съезжались к нему когда трое, когда четверо, заводили разговоры и даже споры о различных системах, иногда и о формах правления, но все в ученом смысле и с тем намерением, чтобы лучше вразумиться в сих науках. Государыню Императрицу, в таком смысле, как показал Пестель, не предлагал, но говорил и печатал о добродетельных деяниях особ Императорского дома. Показания других, бывших в сем собрании, также не согласны между собою. Сверх того Перетц показал, что Г. принял его в члены тайного общества в 1819 или 1820 г. Г. отвечал при допросах и на очных ставках, что он принял Перетца в члены ланкастерской школы. Семенов подкрепил слова Перетца, а Кутузов утвердил то же самое, что и Г. На вопросы, многим сделанные, о том, — был ли Г. извещен о намерениях 14 декабря, Александр Бестужев отвечал отрицательно, прибавив: но что готовилось что-то, знал, ибо при свидании с ним за 3 дня до 14 числа, говорил ему: "ну вот и приспевает время". Г. отвечал ему на это: "смотрите вы, не делайте никаких насилий". На очных ставках Александр Бестужев, подтверждая свое показание, пояснил, что не помнит, было ли в ответе Г. слово "насилие", но смысл ответа был точно такой. Рылеев показал, что при свидании с Г. сказал ему, что общество положило воспользоваться переприсягою и что оно взяло уже свои меры. На сие он отвечал: "смотрите, господа". На очных ставках Рылеев объяснил, что, может быть, вместо слова общество, сказал: "мы полагали, что Г. должен был принадлежать к обществу", но Г., отрицая показания обоих, остался при том, что он не имел с ними означенного разговора и не слыхал показанных ими слов". Объяснения Г. найдены были удовлетворительными, и верховному уголовному суду Г. не был предан, но был отнесен к числу тех штаб- и обер-офицеров, которые принадлежали к тайным обществам или знали о них, но вовсе не участвовали в "неистовых намерениях", многие скоро оставили общество и "все вообще в поступках своих показывают истинное раскаяние"; по докладу следственной комиссии 15 июня 1826 г. Высочайше повелено было Г. освободить из заключения и перевести в гражданскую службу в Петрозаводск, а 7 июля последовал относительно той категории членов тайных обществ, к которой был причислен Г., Высочайший приказ, которым повелено, "не предавая их строжайшему наказанию, по суду, определить им исправительные меры наказания"; согласно этому приказу состоящий по армии полковник Глинка 1-й был отставлен от службы и сослан на жительство в г. Петрозаводск, "во уважение же прежней его службы и недостаточного состояния" дозволено употребить его там по гражданской части с чином коллежского советника". 17 июня Г. на основании Высочайшего повеления был освобожден из крепости, а на следующий день подал Всеподданнейшее прошение об отсрочке отъезда в место ссылки для устройства дел (между прочим, по печатанию его сочинений). 30 июля он был отправлен с фельдъегерем в Петрозаводск.
Современники старались найти причину такого сравнительно мягкого наказания, какое было назначено Г., игравшему довольно видную роль в тайных обществах в первый период их существования. Некоторые приводят следующее объяснение, основанное на близости поэта к гр. Милорадовичу, великодушию которого будто бы Г. и обязан своим спасением. Передают, что граф, умирая от пули, поразившей его на Сенатской площади, обратился в последние минуты своей жизни к Императору Николаю Павловичу с просьбой пощадить Г., как человека увлеченного, но не преступного по натуре и преданного в душе монарху. H. В. Берг в своих записках передает неправдоподобный рассказ, будто Г. на допросе объявил, что посещал собрания революционеров по приказанию Милорадовича, чтобы следить за их действиями, но сообщения Берга о Г. за время, предшествующее их знакомству, вообще не соответствуют действительности.
27 октября 1826 г. Г. определен советником Олонецкого губернского правления, сверх штата. Положение Г. там было очень тяжелое; он его описал в письме к Н. И. Гнедичу от 24 марта 1829 г. Гнедич просил В. А. Жуковского вывести Г. из такого положения, и по ходатайству поэта Г, был переведен в Тверь, все-таки под надзор полиции. 4 марта 1830 г. он был переведен на такую же должность советника губернского правления сверх штата в Тверь, а 5 декабря 1832 г. в Орел. В 1835 г. Г. был уволен от службы с чином действительного статского советника. По выходе в отставку он переехал в Москву и поселился там с женою на Садовой ул. близ Сухаревой башни, посвящая свои досуги литературе и принимая у себя по понедельникам литераторов, художников и близких по духу людей. Здесь у него бывали M. A. Дмитриев, С. Е. Раич, А. Ф. Вельтман, Н. В. Берг, Ф. Б. Миллер; Берг в своих "Записках" описывает понедельники супругов Глинок. Женитьба Ф. Н. в 1831 г. на Авдотье Павловне Голенищевой-Кутузовой относится еще ко времени его службы в г. Твери. Супруга Глинки также не была чужда литературных талантов, и эта общность художественных и духовных интересов быстро сблизила обоих супругов и упрочила их союз. Лето Ф. Н. проводил обыкновенно у родных жены, а именно в тверском имении ее престарелой матери.
Со времени ссылки Г. в Олонецкую губернию начинается второй период его литературной деятельности, с заметным постепенным уклоном в сторону мистицизма. Пребывание в Петрозаводске дало ему возможность ознакомиться с местными народными преданиями, и в результате этого знакомства появилась в свет его стихотворная повесть "Карелия, или Заточение Марфы Ивановны Романовой". Повесть эта основана на историческом событии, засвидетельствованном грамотами царя Михаила Федоровича, и содержит описание жизни в Выгозерском стане Обонежской пятины знаменитой затворницы, великой иноки Марфы Романовой, заточенной туда по воле Бориса Годунова; как и большинство стихотворных опытов Г., эта повесть написана довольно беглым стихом и содержит немало прекрасных описаний дикой и суровой, но своеобразной и величественной северно-русской природы. Она была снабжена примечаниями, пояснявшими отдельные слова и картины повести, а в конце Г. приложил списки тех грамот, которые он отыскал в Олонецкой Карелии и которыми он руководствовался при создании своей поэтической повести. К этому же времени относятся его "Очерки Бородинского сражения", изданные автором в 1839 г. ко дню открытия памятника на Бородинском поле. Возникшие при издании этого произведения цензурные затруднения были устранены благодаря хлопотам В. А. Жуковского. "Очерки Бородинского сражения" носят на себе следы довольно явного уклона поэта в сторону мистицизма. Рисуя в качестве очевидца и участника Отечественной войны все перипетии и кровавые эпизоды Бородинского сражения, Ф. Н. воссоздает довольно величественную картину; даваемые им попутно характеристики и мастерские портреты главных действующих лиц порою безупречны, а облик "престарелого вождя русских сил" в особенности художественно ярок; но наряду с этими чертами, свидетельствующими о дальнейшем развитии таланта автора, как-то особенно поражает его тенденция даже в самых естественных исторических событиях усмотреть нечто чудесное. Вследствие этого он часто обращает внимание на мелкие случайности, придавая им какой-то таинственный смысл, и делает самые неожиданные выводы там, где, казалось бы, для этого нет никакого повода. Его, напр., поражает совпадение чисел Бородинской битвы и сражения при Креси, многозначительно подчеркивает он то обстоятельство, что под Бородиным было шесть Михаилов среди вождей русской армии и т. п. "Очерки" были встречены очень сочувственно в свое время критикой, и даже такой строгий судья, как В. Белинский заметил, что эта книга "вполне достойна названия народной". Следует, впрочем, заметить, что Белинский, посвятивший сочинению Глинки целую статью, сам в это время переживал настроения "внутреннего мистицизма"; позднее же, отрешившись от этих влияний, он изменил свое отношение и к "Очеркам". Дальнейшее развитие мистических настроений Ф. Н. Глинки побудило его написать в сотрудничестве с женой обширную двухтомную поэму в стихах под заглавием "Таинственная капля". Поэма эта, написанная на духовно-легендарную библейскую тему, до 1861 года оставалась в рукописи (Г. читал ее у себя на вечере еще 12 мая 1851 г.) и была известна только близким знакомым поэта; впервые она была напечатана в 1861 г. за границей, в Берлине, а в 1871 г. переиздана Погодиным в Москве. Содерж… Продолжение »