Загадки славянской письменности.

Число «загадочных надписей» растет

Понятно, что пока надпись одна, прочитать ее практически невозможно. Неясна система кодирования, и для исследования системы нужна большая статистика; нужно, чтобы знаки повторялись в различных вариантах расположения и написания. Тогда, может быть, начиная с какого-то этапа, при благоприятном стечении обстоятельств, что-то начнет проясняться. Поэтому было бы очень здорово, если бы нашлось еще несколько надписей того же типа. Правда, догадаться, что новые надписи относятся к прежнему типу, тоже непросто, но это уже, как говорится, вопрос техники...

Публикация Ф.Н. Глинкой надписей из Тверской Карелии. Подобно М.П. Погодину, надписи стал коллекционировать и Федор Николаевич Глинка. В своих письмах к П.И. Кёппену (изданных в 1836 году отдельным оттиском), он отмечает, что в Тверской Карелии на месте нынешнего каменного стана «существовал какой-то гард скандинавов или великий град славян, или поселения Бог весть какого народа »¹. Характер вновь обнаруженной письменности ему был совершенно неясен, но в сноске он весьма эмоционально восклицает: «Нельзя не благодарить за сообщение представленных здесь изображений. Если теперь эти надписи для нас непонятны, то кто знает, не сделаются ли они в последствии времени вразумительны; не будут ли свидетелями какого-либо быта, для нас нового! Одно сохранение их для будущих исследователей есть дело, достойное уважения. Можно ли, например, не благодарить академика Френа за подарение нам недавно известия о письменах древних Руссов, которые он нашел у одного из восточных писателей Х века?»².

В комплекте у Ф.Н. Глинки было опубликовано 4 рисунка. Один из них был выбит на каменной плите и походил на надпись «Степана»³. На наш взгляд, помимо кирилловских букв на ней помещен один слоговой знак, что позволяет считать ее смешанной. Чтение смешанных надписей тоже входит в нашу задачу, поэтому интересно, как ее проинтерпретировал и прочитал любой другой эпиграфист. К сожалению, в России своих дешифровщиков не нашлось, как и в случае чтения надписи эль Недима. На наш взгляд, это объясняется не столько слабостью отечественной науки, сколько ее позицией: тон в науке истории задавали немцы, приверженцы норманнской теории, по которой Русь заимствовала у скандинавов не только князей и государственность, но и письменность. А лучшими специалистами по германским рунам были скандинавы. Поэтому такой исследователь нашелся именно среди скандинавов, и им оказался все тот же Финн Магнусен.

 

Первый камень, найденный Ф.Н. Глинкой

Чтение ф. Магнусена. Этот эпиграфист и попытался прочитать надписи, например, первую. А. Шёгрен поясняет, что после публикации статьи Ф.Н. Глинки в журнале Министерства внутренних дел вместе с сопровождавшими их изображениями, перевод ее на датский язык осуществил капитан артиллерии фон Кейпер, который и послал эти документы Магнусену. Особенно Ф. Магнусена заинтересовал первый камень, о котором фон Кёппен заметил, что буквы надписи выгравированы несколько позже изготовления памятника, и поскольку они кирилловские, они должны быть славянскими. Магнусен с этим не согласился и принял буквы за греческие, но те, которые употреблялись в средние века. В нижнем ряду он сразу обратил внимание на вторую букву, которую принял за несколько приплюснутую греческую букву W. После этого было прочитано все слово как S T E P W D A D ⁴. В данном случае нас не очень волнует, что кирилловская надпись была понята как греческая, ибо обе письменности очень близки, а то, что рунический знак, который изображен на нижней строчке предпоследним и который может быть вычленен из изображения по Жизневскому, Магнусеном не опознан. Но датский исследователь и не мог его опознать на той неточной копии, которую ему прислал Кейпер, ибо так, в виде ", его впервые скопировал Глинка! Что же касается нас, то мы отдаем предпочтение копии Жизневского именно потому, что этот камень попал в Тверской музей, где его смогли зарисовать не в один прием, а методично, постепенно и потому верно. - Вместе с тем, чтение Магнусеном кирилловского текста как греческого свидетельствует о весьма слабом знакомстве этого исследователя со славянской письменностью, несмотря на виртуозное владение им техникой чтения скандинавских рун.

 

Второй и четвертый камни, найденные Ф.Н. Глинкой

В этой связи интересно отметить и другое, а именно отсутствие интереса у Магнусена ко второму и четвертому камням, изображения которых опубликовал Ф.Н. Глинка. На наш взгляд, надписи на них хотя и обширные, но уж слишком округленные, какие просто не могут быть у скандинавских рун. Поэтому они были отметены с порога и вообще датским исследователем не рассматривались. Кроме того, на третьем камне, по мнению графа Уварова, за надписи приняты природные прожилки. Правда, в отношении второго и четвертого камней такого предположения не было, тем не менее, и в отношении них могла быть допущена излишняя осторожность. Мы же считаем необходимым их поместить в качестве образца заведомо нерунического письма, что и подтвердили Магнусен и Шёгрен отсутствием упоминания о них.

 

Третий камень, найденный Ф.Н. Глинкой

Третью надпись Ф.Н. Глинка лишь слегка упоминает: «На одном камне, также выглаженном в виде плиты, с одной стороны изображена подкова, окруженная какими-то посохами или копьями»⁵. Не будучи эпиграфистом, сам Ф.Н. Глинка никаких попыток произвести дешифровку не предпринимал, и даже не высказывал никаких предположений относительно характера письма. Однако мы должны быть ему благодарны за то, что он оценил историческую значимость своих находок и постарался сначала сохранить образцы, а потом сделать подробные прориси их надписей Но зато это изображение весьма заинтересовало Магнусена, который заподозрил в нем рунический текст. Подробности дешифровки можно найти у Шёгрена: «Основные черты следующей надписи из русского оригинала со с. 639 скопированы у Магнусена на S. 251 и образуют по Магнусену отчетливые ветвистые и вязаные руны, и конфигурация слева содержит буквы (I V A R), а справа – (I A L)»⁶. По всей видимости, Магнусен прочитал сначала верх левой надписи как ИВ, затем низ, наконец, разветвление левой ветви левого знака в видез (руна R в конце слова), что и дало ему не вполне понятное слово ИВАР. Справа легко читаются И, а также А, но Т изображено вверх ногами. За исключением этого последнего знака надпись прочитана неплохо, и к этой стадии дешифровки у нас особых претензий нет. Однако что означает ИВАР ИАЛ, сказать трудно, и подобный результат принять крайне сложно. Если ее принять за славянскую, то можно осторожно предположить, что тут написано «Ивар ял». Но какой Ивар и что «ял», остается только гадать. В интерпретации Магнусена не опознана даже языковая принадлежность камня. В целом можно сказать, что надписи Глинки Магнусену целиком не дались, ибо две из них он прочитал очень плохо, а две других не прочитал вовсе.

 

Наша реконструкция чтения Магнусеном надписи из Изборска

Чтение надписи из Изборска. Уже на первом камне Глинки была помещена печать слева в виде трех вложенных друг в друга прямоугольников. На нее Магнусен внимания не обратил, однако почти такой же знак, опубликованный в том же номере Журнала министерства внутренних дел, что и статья Глинки, был помещен на с. 637; его Магнусен рассмотрел на S. 250. Это – знак на камне, посвященном Трувору из Изборска. Шёгрен пишет лишь о том, что Магнусен вычитал на этом камне слово ТРУВОР или ТРУВОРД⁷, хотя не отметил, как он это сделал. Мы попытались реконструировать эту дешифровку, дав одно из возможных чтений (не обязательно, что Магнусен произвел именно такое разбиение). Возможно, что реально Магнусен выделял другие элементы, ибо в чтении лигатур вариантов разбиения огромное количество. В связи с этим возможны и самые разные чтения лигатур, и оценивать подобного рода творчество эпиграфиста крайне сложно. Нам важно, однако, что Финн Магнусен взял на себя смелость читать подобные каменные клейма, поскольку в ХХ веке читать их стало признаком дурного тона. Тем самым он стал первым и в чтении еще одного вида славянских слоговых знаков.

Общая оценка деятельности Магнусена. Итак, этот датский эпиграфист взялся за чтение 6 надписей, полученных из России; 2 из них он отбросил сразу (второй и четвертый камни Ф.Н. Глинки), одну, написанную кириллицей прочитал по-гречески, другую недочитал, и результат был непонятен (ИВАР ИАЛ), в третьей из трех слов уловил только в в двух нечто русское (РУССИ и СЛОВЕНЕ), и лишь в лигатуре, дающей возможность любого чтения, вычитал известное до его дешифровки слово ТРУВОР. Можно ли считать это крупным успехом даже по меркам дешифровки рунической письменности (с позиций слогового письма это все были ложные ходы)? Прежде чем высказать наше суждение, подумаем о том, для чего вообще осуществляются дешифровки. На первый взгляд этот вопрос является чисто риторическим, ибо всем известно, что в ее результате получаются осмысленные тексты, объясняющие цель нанесения данной надписи, а возможно, и появления самого предмета, на который она нанесена. И все же мы попытаемся дать некоторую шкалу дешифровок, которая пригодится нам не только в данном случае, но и в будущем. Таким образом, нам представляется, что целью дешифровок может быть установление 1) языковой принадлежности надписи; 2) общего смысла надписи; 3) общего смысла входящих в надпись слов; 4) общего смысла входящих в слова знаков; 5) конкретного смысла каждого знака. При этом под конкретным смыслом знака мы понимаем не только его фонетическое значение, но и палеографические особенности.

Каждую из упомянутых целей можно считать основой для последующей дешифровки, так что нумерация целей может быть использована как оценка дешифровки в баллах. Применительно к результатам Магнусена ясно, что оценить его деятельность на 5 баллов невозможно, ибо даже в случае лучшей его дешифровки, в надписи эль Недима, он не смог определить точно общие значения знаков, давая три варианта чтения одного слова. Следовательно, в лучшем случае он определил общий смысл надписи, не поняв смысла слова ЛУТ/ЛУД, передав слово РУССИ с ошибками и дав три варианта последнего слова СЛОВЕНЕ. В случае слова ТРУВОР подлинной дешифровки не было (иначе она была бы подробно описана Магнусеном и воспроизведена Шёгреном), а выполнялась лишь проверка на то, можно ли из сложной монограммы вытащить знаки, передающие слово. Оказалось, что можно. Так что и здесь речь может идти лишь об определении общего смысла надписи. Однако, поставив Магнусену по нашей шкале двойку, мы должны при этом учитывать его собственные цели. Датский профессор никогда не претендовал на прочтение славянских надписей в качестве самоцели; во-первых потому, что его занимали надписи скандинавские, а во-вторых, поскольку он не знал славянских языков. Всё, ради чего он предпринял свои исследования, было определение ареала распространения рунических памятников; для этого требовалось лишь показать, что памятники из России действительно рунические. Показать это можно только одним способом: хотя бы как-то прочитать текст и доказать, что он написан на языке той страны, в которой найден памятник. Иными словами, Магнусен ставил перед собой цель №1, а смог продвинуться гораздо дальше, выполнив цель №2. В этой связи мы должны оценить его как блестящего исследователя, несмотря на то, что он рунически читал совершенно нерунические тексты, то есть занимался псевдодешифровкой.

Дело в том, что в зависимости от конкретных знаков, различие между скандинавскими рунами и славянскими слоговыми знаками можно усмотреть лишь при выполнении цели №4, а в некоторых случаях, и цели №5. Следовательно, результат Магнусена вполне закономерен; удивительно, что ему вообще что-то удалось прочитать. Здесь мы впервые сталкиваемся с ситуацией, когда недостаточно высокое требование к дешифровке со стороны самого исследователя приводит его к ложному, но правдоподобному результату. Впрочем, с такого рода положениями у других эпиграфистов нам еще придется встретиться.

Доработка Шёгреном чтений Магнусена. Как и в случае с надписью эль Недима Шёгрен доработал предварительные чтения Магнусена. Мы помним, что эта доработка носила характер подгонки. Аналогичное натягивание мы находим и в интерпретации Шёгреном чтения Магнусеном надписи на первом камне Глинки. Греческое чтение Магнусена Шёгрена не смущает, «ибо принятый в России кирилловско-славянский алфавит был в своей основе греческий. Но что, однако, здесь помимо букв решительно свидетельствует в пользу славянской кириллицы, так это то обстоятельство, что вторая буква нижнего ряда должна быть признана вставленной вместо у, так что чтение Магнусена S T E P W D A D должно быть хоть как-то осмыслено. А именно: если принять эту вторую букву за славянскую вместо обычной буквы у, и подумать о том, что на конце стояла буква е, утраченная со временем, то получатся слова . Слово СТЕПЪ можно принять за принятое в крестьянском языке сокращение имени Степан или Стефан, причем в более древних документах северной Руси к мужикам из простонародья еще и сейчас применяется уменьшительная форма Степко, очень хорошо подходящая к данному случаю, и смысл тем самым становится таким: (?) ДАЛ (этот камень) СТЕФАНУ (как памятник), и вместо скандинавского рунического камня мы имеем такую формулу: ТАКОЙ-ТО И ТАКОЙ ДАЛ ЭТОТ КАМЕНЬ ТУДА И ТОМУ. Но кто его дал?»⁴. Рассмотрев помещенную на камне монограмму и приняв ее за место для поединка, Шёгрен приходит к выводу, что «смысл всей надписи будет таков: (ПОЕДИНОК) ДАЛ (ПОКОЮЩЕМУСЯ ЗДЕСЬ) СТЕФАНУ (СМЕРТЬ И КАК СЛЕДСТВИЕ ПАМЯТНИК). Однако я даю это лишь как более или менее приемлемое предположение»⁸. Таким образом, Шёгрен перевел надпись на первом камне Глинки из разряда греческих в разряд кирилловских, прочитав надпись СТЕПУ ДАДЕ.

Последняя надпись, которую «дотянул» Шёгрен, была надпись на третьем камне Глинки. Отталкиваясь от дешифровки Магнусена ИВАР ИАТ, Шёгрен вставляет новые знаки, совершенно не видимые на исходной надписи, и получает ИНГВАР ВЗИАТЪ, , то есть ИНГВАР ВЗЯТЪ, и даже , то есть ИНГВАРОВИ ВЗЯТЪ, что означает ВЗЯТЪ ИГОРЕМ⁹. Итак, все возможные чтения «дотянуты» до осмысленных предложений на славянском языке, и тем самым уровень дешифровки повысился со второго до третьего. Но выиграла ли от этого русская история? Очевидно, что нет, ибо Шёгрен шел не от написанного текста надписи к его переводу, а, напротив, от нужного перевода к требуемому, отсутствующему на надписи тексту. Поэтому весьма вызывающе звучит егообщий вывод: «Если чтение образцов письменности со временем усовершенствуется или будет лучше удостоверена, то об их содержании можно будет вынести более определенное суждение; во всяком случае, уже сейчас имеются несомненные свидетельства того, что скандинавские руны были употребимы на Руси еще в конце Х в. и применительно к славянскому языку, вполне по древнему нордическому способу, как в виде отдельных знаков, так и в виде лигатур, вырезанных на дереве»¹⁰.

Спрашивается, что это за «несомненные свидетельства»? Магнусен, как мы видели, из 6 предложенных ему надписей оставил 4, но одну принял за чисто греческую, хотя и снабженную некой «монограммой» (правда, читать ее он не стал), так что реально он имел дело с тремя надписями (эль Недима, на третьем камне Глинки и с монограммой из Изборска). Шёгрен стал читать монограмму пиктографически, оставив только 2 надписи (эль Недима и на третьем камне Глинки). Даже этих двух примеров явно недостаточно для столь глобального вывода. Но в самом выводе речь идет лишь о знаках, вырезанных на дереве, то есть только об одной надписи! Хотя формально можно сказать, что и одной рунической надписи достаточно для утверждения об употреблении рун на Руси, однако с позиции теории ошибок, где размер ошибки зависит от числа примеров (обозначаемых буквой n) по формуле 1/, при n =1 ошибка тоже =1 или 100%. Иными словами, при единичном примере ничего нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Уже одного этого опрометчивого поступка нам вполне достаточно, чтобы считать Шёгрена не слишком квалифицированным исследователем. В соединении же с тем, что этот эпиграфист не прочитал самостоятельно ни одного нового текста, а лишь «дотягивал» уже дешифрованные слова до славянского звучания, произвольно добавляя знаки или выбрасывая целое слово, а также в связи с тем, что надпись эль Недима он то не считал рунической, то, напротив, только из нее сделал выводы о существовании рунического письма на Руси, приходится предположить, что стать дешифровщиком он не стремился, и самое большее, кем он может предстать в истории дешифровки славянской письменности, так это в роли заинтересованного, но не очень разбирающегося в в славянском чтении интерпретатора. Но мы должны быть ему благодарны за его обзор работы Магнусена.

Как видим, и второй блок надписей, содержащий на этот раз вместо одного верного и одного предполагаемого целых 4 слоговых текста, был прочитан теми же двумя эпиграфистами, Магнусеном и Шёгреном. Стиль их чтения сохранился и тут, хотя результаты, разумеется, были иными; это дает нам право полагать, что первый и второй блоки надписей образуют в сумме первый период в истории дешифровки славянского слогового письма, а Магнусен и Шёгрен являются первыми дешифровщиками. Есть и еще один, не слишком заметный аспект в данной проблеме. Если славяне писали руническими знаками, значит письменность пришла к ним из Скандинавии. А это прекрасно согласуется с концепцией норманизма, согласно которой и культура, и государственные мужи средневековой Руси пришли к нам «от варягов». Так что помимо того, что германские руны вовсе не были слоговыми знаками, они к тому же убеждали в том, что славяне даже свою раннюю письменность заимствовали на стороне, не обладая собственной.

Угасание интереса к дешифровкам на основе рун.Буквально через несколько месяцев ситуация в славистике резко изменилась: руны самых западных славян, ободритов, проживавших на территории нынешней Германии (в районе Мекленбурга), по крайней мере отчасти были признаны подделками. Весьма критично, например, о прильвицких находках в том же 1848 году высказался И.И. Срезневский¹¹. Это с одной стороны, нанесло значительный удар по исследованиям древнего славянского письма вообще, с другой стороны, нанесло удар по норманнской теории в области письменности. Теперь признавать родство славянских надписей с германскими рунами отваживались немногие. В связи с этим изменился характер публикации новых надписей. Если раньше публикации Френа и Глинки можно было считать важным событием, расширяющим наши представления о древних славянах, то теперь ученые обменивались новыми данными «из рук в руки», в частной переписке, которая иногда воспроизводилась в публичных изданиях; либо сообщение о случайной находке терялось в обширной монографии, посвященной совсем другой теме. В качестве образца первого рода приведем сообщение о нахождении неизвестного образца письма Даскаловым.

Публикация Х. Даскалова. В пятидесятые годы рассматриваемого периода проблемами кириллицы и глаголицы стал заниматься известный русский археолог О.М. Бодянский. Ему-то и прислал письмо его болгарский корреспондент Христо Даскалов; позже, в 1859 году это письмо было отпечатано отдельным оттиском.

 

Надпись на алтаре из Тырново, присланная Христо Даскаловым

Внем говорилось о том, что в Тырнове, древней столице Болгарии, этот исследователь посетил одну из беднейших церквей, церковь Святых Апостолов, где на совершенно не украшенном и не вполне сохранившемся алтаре он увидел и скопировал единственную анаграмму, вид которой он прилагал¹². К сожалению, эта надпись общественностью замечена не была и никаких комментариев не вызвала. Ни Даскалов, ни Бодянский не связали ее с надписями, опубликованными Френом или, тем более, Глинкой. Невооруженным взглядом видно, что эта анаграмма не кирилловская, не глаголическая и не греческая. Но если она все-таки славянская, то остается единственная возможность - она «загадочная», относится к «азбуке икс».

 

Сплющенный шар, найденный А.С. Уваровым под Иркутском

Публикации А.С. Уварова и А.А. Котляревского. В качестве примера второго рода сообщений можно отметить монографию графа А.С. Уварова о находках каменного века, опубликованную в 80-е годы прошлого века. Одной из совершенно случайных находок была надпись, найденная в 1871 г. в Иркутске при строительстве военного госпиталя на гористом правом берегу местной речки. Она была нанесена на сплющенную сферу неизвестного назначения диаметром 58 мм, представляя собой три процарапанных знака ¹³, относительно которого автор публикации не высказал никаких соображений. Хотя перед нами подлинные образцы слогового письма, исследователи предпочитают о них не высказываться. Впрочем, в 1871 г. А.А. Котляревский предложил все-таки обращать внимание на слишком уж напоминающие надписи изображения; однако, чтобы не было соблазна попытаться их прочитать, он объявил эти надписи «знаками собственности», которые по определению, не имеют звукового чтения.

 

Кресты Изборска, описанные А.А. Котляревским

Конечно, понимание этих изображений как немецких хаусмарок¹⁴или как знаков собственности типа тамги снимало задачу чтения и позволяло выйти с достоинством из весьма щекотливой ситуации, когда знаки на каком-то памятнике есть, их не заметить невозможно, но знаки неизвестные, нечитаемые, в чем признаться не очень-то приятно. В связи с этим знаменательно само название работы Котляревского, хотя и на немецком языке: «Археологические стружки»¹⁴. Очевидно, что непонятные значки играют не большую роль, чем стружки, вылетающие из-под рубанка при изготовлении мебели. А в таком случае стоит ли им придавать серьезное значение?

«Тихие» публикации. После выступления А.А. Котляревского появилась прекрасная возможность публиковать изображения археологических памятников с надписями, не комментируя их ни словом. И этой возможностью не преминули воспользоваться.В 1888 году выпустил свою монографию А.К. Жизневский, посвященную памяти графа Алексея сергеевича Уварова ¹⁵и с его прижизненными примечаниями¹⁶. В ней было опубликовано несколько интересных изображений предметов с «загадочными» знаками на них. Прежде всего это керамическое клеймо на горшке (экспонат № 10), относительно которого Уваров дал такие пояснения: «Все исследования об изображениях на днах глиняных сосудов доказали уже теперь, что эти знаки не имеют никакого религиозного значения, а принадлежат к числу фабричных клейм. Доселе у нас были известны только клейма на сосудах, найденных графом Тышкевичем в Борисовском уезде, а также на сосудах, открытых в Даниловском у станции Уткина. Третьяместностьтеперь, на которой попадаются сосуды с такими же клеймами, оказывается Ржевский уезд... Изучая со вниманием не только ржевские сосуды, но вообще все подобные сосуды, видно, что гончар при лепке сосуда, хотя он не знал еще гончарного круга, однако ставил сосуд на ручной деревянный станок, на котором вырезывался вглубь тот знак, который обронно выходил на сосуде при его лепке»¹⁷.

 

Клейма на горшках Тверского музея

На этой же странице было помещено изображение днища горшка с клеймом, а на следующей изображение дна другого горшка с едва заметным клеймом. Следовательно, данные изображения мыслились как фабричные клейма, что, как мы увидим ниже, действительно в отношении одного из них оправдалось. К сожалению, ни граф Уваров, ни Жизневский, ни их последователи в ХI Х веке не предполагали, что клейма можно прочитать. Однако Б.А. Рыбаков уже в ХХ веке упоминал «знаки на горшках из бывшего Тверского музея» в качестве букв неизвестной письменности, «напоминающей буквы глаголицы»¹⁸. Возможно, что речь шла об этих клеймах, хотя сходство с глаголическими буквами тут не очень велико. — В этой же монографии Жизневского помещено несколько изображений каменных крестов, найденных на территории Тверской губернии. Чаще всего они были выбиты на камнях,на рисунке — а, б, в, г, найденных в Твери (а, в, г) и в Зубцове (б), или представляли собой крест из камня, как, например, Лопастицкий или Витбинский крест (д). Справа от последнего креста показаны высеченные на его лицевой (вверху) и оборотной (внизу) стороне изображения. Всего в Тверском музее существует 6 надгробных памятников с выпуклым изображением трехконечного креста, так называемого Египетского, в виде греческой буквы Т, (в). Издатель этих изображений имеет два предположения относительно трехконечного креста: либо это действительно крест, либо монограмма тиуна ¹⁹. Правда, на с. 31 приводится и третье мнение, Г.Д. Филимонова, выведенное из того факта, что подобное изображение кроме надгробных камней встречается и на монетах Тверского княжества: «не послужило ли поводом к такому употреблению трехконечного креста сближение этой формы с начальною древне-славянскою буквою Т, служившею, быть может, вместе и монограммою Тверской области?»¹⁹.

 

Каменные кресты Тверской губернии

Однако на Лопастицком кресте аналогичный Т-образный знак Жизневский принял за обозначение Христа, а знак, напоминающий лежащую букву С - за имя Иисуса ²⁰, хотя граф Уваров, усомнившись, принял этот знак за лигатуру Т и Ф, что означало слово Тверь, ибо на многих тверских монетах было написано «Тферски»²¹. Как мы увидим ниже, граф Уваров был абсолютно прав в толковании знака Т как обозначения Твери как княжества, однако не совсем прав в отношении лигатуры, которая содержала «загадочные» знаки. Наконец, в Тверском музее хранились и отчеканенные в Тверском княжестве монеты, собственные деньги, носившие название пулов. Приводится несколько изображений аверсов и реверсов монет²².

 

Тверские пулы

В отношении монет у издателей сомнений как будто не было. Обычная надпись гласит:, однако на каждой монете могут быть небольшие отличия. В отношении монет 1075-1076, позиция (а) рисунка. А.К. Жизневский замечает: «две подобные же монеты с изображением буквы Д, с бусою внутри; на обороте вместо надписи изображены разные знаки; на одной из этих монет в числе знаков виден крест»²². На монете 1077 он тоже видит букву Д, а на обороте, позиция (б)²², на монете 1078 - букву Д и надпись, позиция (в)²³; на монете 1081 - букву Д в овале и три строки со словом в каждой, позиция (г)²³. На самом деле в каждой надписи есть «загадочные» знаки, не замеченные исследователем.

 

Перстни Киевских кладов с надписями

Совершенно в том же ключе в 1896 году были изданы исследования Н. Кондакова. Описывая различные клады, найденные в Киеве в течение ХI Х века, он, в частности, приводит изображения некоторых перстней никак не комментируя не только особенностей надписей, но даже не обращая внимания на сам факт существования этих надписей²⁴, которые, видимо, он принимает за узоры (однако узоры должны были бы располагаться симметрично, чего мы в данном случае не наблюдаем). Как видим, этот блок надписей весьма обширен, и мы сознательно демонстрируем его на монографии А.К. Жизневского, где надписей представлено больше, чем у других исследователей. Надписи действительно незаметны и могут быть приняты за клейма, узоры и еще бог весть что, но не за образцы славянского письма. Поэтому они как нельзя лучше демонстрируют «тихое» и даже «тишайшее» отношение исследователей к непонятным знакам и символам. Конечно же, надписей у других исследователей тоже было в сумме немало, однако мы остановимся только на показанных. Именно на этой почве расцветают попытки трактовать славянские слоговые надписи как нечитаемые монограммы. Этот момент мы рассмотрим более подробно в следующих разделах. Пока же обратим внимание на то, что если первая «загадочная» надпись возбудила всеобщий интерес, и о ней отозвалось довольно много учных, а трое из них попытались прочитать эту надпись, то уже надписи Ф.Н. Глинки были приняты как бы «в довесок» к вычурной фигуре Эль Недима и особого внимания к себе не привлекли; Финн Магнусен читал их выборочно. А позже надписи все менее интересовали исследователей; А.А. Котляревский в своих «Археологических стружках» вообще освободил археологов от необходимости читать непонятные знаки. Так что наступил период «тихих» и «незаметных» публикаций. Это означает, что надписи публиковались, археологи, читая научные журналы и монографии, имели возможность держать их в руках, но... в упор не видели. Возникла странная, противоречивая и противоестественная картина: с одной стороны, подозревали, что докирилловская славянская письменность существовала; с другой стороны, когда видели ее проявления, отводили глаза в сторону и считали, что никаких «загадочных знаков» нет. — Ладно, эпиграфика еще не дошла до их чтения, но почему бы не признать сам факт их существования?

А вот это уже вопрос не к эпиграфистам, не к археологам и не к филологам. Сказать, глядя на в общем-то немногочисленные примеры каких-то странных знаков, что перед нами — неизвестная славянская письменность — значит, взять на себя огромную ответственность за существование новой культурной сущности, неизвестного науке славянского письма. Как правило, в первых предположениях содержится очень много ошибок, ложных домыслов, проистекающих от незнания предмета; браться за изучение этого материала крайне рискованно, ибо в результате можно придти к совершенно неверным выводам. Гораздо спокойнее брести по уже протоптанным тропам.

И наука замерла в ожидании. Впрочем, этот летаргический сон в конце XIX века был нарушен одной интереснейшей археологической находкой. Но это — материал другого раздела.

---

Литература

1. [Глинка Ф.Н.] О древностях в Тверской Карелии. Извлечение из писем Ф.Н. Глинки к П.И. Кёппену // Журнал министерства внутренних дел. СПб, 1836, тетрадь 5, с. 633-652. Отдельный оттиск, с. 17
2. Там же, с. 6
3. Там же, вклейка на с. 11
4. [Siogren von, Dr.] Ueber das Werk Finn Magnusens..., с. 77
5. [Глинка Ф.Н.] О древностях в Тверской Карелии...., с. 7
6. [Siogren von, Dr.] Ueber das Werk Finn Magnusens..., с. 80
7. Там же, с. 79
8. Там же, с. 78
9. Там же, с. 81
10. Там же, с. 99-100
11. Срезневский И.И. Древние письмена славянские // Журнал министерства народного просвещения, СПб, 1848, ч. IХ, отд. II, с. 18-66
12. Даскалов Хр. С. Открытия в древней столице Болгарской Тернове. Письмо к О.М. Бодянскому. МГУ, М., 1859, с. 26 и вклейка
13. Уваров А.С. Археология России. Каменный период. Т. 2. М., 1881, с. 49
14. Kotljarevski A., prof. Archaologische Spane. Dorpat, 1871 {Gedruckt in 33 Exemplaren !}, с. 4
15. Жизневский А.К. Описание Тверского музея. Археологический отдел. М., 1888
16. Уваров А.С. Примечания // Жизневский А.К. Описание Тверского музея. Археологический отдел. М., 1888
17. Жизневский А.К. Описание Тверского музея...., с. 15
18. Рыбаков Б.А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х-ХII веков // Советская археология, VI, 1940, с. 227
19. Жизневский А.К. Описание Тверского музея..., с. 27
20. Там же, с. 29
21. Уваров А.С. Примечания..., с. 29
22. Жизневский А.К. Описание Тверского музея..., с. 211
23. Там же, с. 212
24. Кондаков Н. Русские клады. Исследование древностей великокняжеского перио